Я лишилась девственности, когда мне было 11 лет. Моим первым мужчиной был мой отец.

Моя семья неблагополучная. У меня три брата. Они сыграли не последнюю роль в моей судьбе. Мой отец алкоголик. Моя мать умерла - рожая меня. Отец любил ее, если вообще был способен испытывать это чувство. До сегодняшнего дня я не могу понять как он ко мне относился. Он и любил меня и смертельно ненавидел. Наверное он любил во мне мать и ненавидел меня: или себя.

Тогда, когда мне было 11, он работал в магазине грузчиком. Домой он приходил редко, в основном отсыпаться, а так торчал с дружками
в этом вонючем магазине, пил в подворотне или околачивался у какой-нибудь бабы. Вообще с женщинами ему не везло. Он был с ними груб. Даже любительницы остренького не выдерживали его крутого нрава. Хотя он был не уродлив, несмотря на то, что его способ жизни стал отражаться на его внешности. Он был высок, плечист и силен, как бык. Темно рыжие волосы были так же густы как и 20 лет назад. Позже я узнала, что они у него густые и жесткие по всему телу…

Мою мать он знал со школы. В 8-м классе она от него забеременела и отец, показав чудеса благородства, женился на ней, хотя ему самому едва стукнуло 18. Так родился мой старший брат Артем. Он старше меня на 7 лет. Я его плохо помню
- он сбежал из дома, когда мне было 5. Через 4 года мать родила Антона, а еще через год - Пашу. Трое детей для грузчика и парикмахерши - это тяжело. Но надо отдать им должное - они старались изо всех сил. По крайней мере, судя по рассказам соседей и знакомым. Отец иногда выпивал, но не больше чем положено. Пьяный он мог поколотить мать, если ему вдруг казалось, что она кому-то улыбнулась. Но это не переходило границ того, что было повально во всех семьях.

У них был тогда как раз период обострения отношений, когда я была зачата. Отец нашел неплохую работу на заводе, появились деньги, дышать стало легче. Они сблизились и резвились точно подростки. Отец настаивал на аборте, но мать уперлась. Она говорила, что это благословение. Кроме того, ей очень хотелось девочку.

Она умерла на третий день после родов.

Наверное, хорошо, что я ее не знала. Она была доброй. А если бы в начале своей жизни я узнала, что такое доброта, я бы не смогла все это пережить. А так: Когда не знаешь, что теряешь - терять легче.

Отец со мной не церемонился. Я всегда его боялась. Но до потери сознания он меня не бил. Иногда по его взгляду мне казалось, что он еле сдерживается, но чувствует, что если сорвется, то прибьет. Я это знала, боялась и старалась не попадаться ему на глаза.

В 11 лет я стала сильно меняться, округлилась, налилась. Да, на мою беду я рано созрела. Мне давали все 15. И я стала чувствовать себя взрослой, мне хотелось выглядеть красивой, одеваться по-взрослому. Однажды в поисках одежды я нашла мамины вещи - платья, туфли, немного бижутерии. Я разумеется сразу все это напялила и стала изображать из себя женщину, крутясь перед зеркалом.

Я его даже сразу не заметила. А потом поймала его отражение в зеркале. Он стоял в проеме двери и очень странно на меня смотрел, будто привидение увидел. Потом сказал как-то тихо и ломано:

- Это вещи Аллы.

Я очень сильно испугалась. Пролепетала:

- Да, папа. Прости, папа. Я сейчас переоденусь.

Я думала он не уйдет, но он еще немного посмотрел на меня и пошел на кухню. Я стала судорожно все с себя снимать и натягивать привычные майку и джинсы.

С тех пор что-то изменилось. Я чувствовала. Отец чаще стал бывать дома и подолгу смотрел на меня, как я готовлю, убираю, стираю. Однажды он мне сказал:

- Оденься как мама.

Я не посмела ослушаться и весь день ходила в ее вещах.

Теперь я старалась больше времени проводить на улице или у подруг, чтобы не встречаться с ним.

В тот день я пришла домой в 9 часов вечера. Знала, что братья в походе и дома только отец, хотела оттянуть время. Отец сидел на кухне, рядом стояла полупустая бутылка. Но судя по его состоянию эта была уже не первая. Он поднял на меня глаза и я вздрогнула - такая в них была ненависть.

- Где ты была?

- У Полины… - ответила я не своим, прерывающимся голосом. Шестое чувство, которое потом никогда меня не подводило, вопило мне: "Это конец. Беги, спасайся. Это конец." Но это было только начало…

Отец встал и тяжелой поступью подошел ко мне:

- Где ты была, дрянь?!
- Полина… - еле шевеля языком пролепетала я.
- У Полины… - задумчиво повторил отец.

И тут ничего не объясняя он ударил меня по лицу наотмашь так, что я пролетев через кухонный проем, упала только в коридоре. В голове помутнело, все плыло и меняло свой цвет. Я его не видела, но слышала голос, при-ближающийся ко мне:

- Она была у Полины, дрянь, сука, у Полины…

Он подошел вплотную. Я сжалась, обхватив голову руками, но это меня не спасло. Град ударов отзывался во всем теле. Он бил так быстро, что казалось меня бьет целая толпа. Мне стало трудно дышать, нос и рот были заполнены кровью. Чтобы дыхнуть я расцепила руки на голове и вместе с кровью изо рта вырвался стон. Не знаю почему, но это его остановило.

Я лежала на полу, вся в крови и ждала продолжения. Он стоял надо мной. Я не видела, но чувствовала его и слышала его свистящее дыхание где-то сверху. Потом он повернулся и пошел в ванную. Я стала ползти, не понимая куда, главное подальше.

Он вышел из ванны с полотенцем, опустился передо мной на колени и стал смывать с меня кровь. Медленно, осторожно. Я ждала удара и потому почти не чувствовала боли от его прикосновений. Затем он встал и отнес грязное полотенце в ванную. Вернулся, взял меня на руки и понес в комнату, уложил меня и вышел.

Я лежала в темноте. Шок стал проходить, но его сменила боль. Болело все тело. Боль накатывала волнами, не давая дышать. Я не знаю, сколько я так пролежала. Скрипнула
дверь и на пороге появился он. Видимо, он еще пил, потому что шатало его очень сильно. Он подошел и опустился на кровать рядом со мной. Старая кровать на пружинах пронзительно заскрипела и прогнулась в его сторону. Я почувствовала, как стала сползать к нему. Пересиливая боль, я судорожно цеплялась за простынь, пытаясь удержатся на месте. Зря. Он сам протянул руку и прижал меня к себе. Сильно, не думая, что у меня все болит. Стал что-то хрипеть в волосы:

- Прости: люблю… нельзя: люблю

Потом затих и я поняла что он заснул.

Я практически не спала в ту ночь, находясь между сном и реальностью, боясь пошевелиться, чувствуя нестерпимую боль там, где меня придавливала его рука. Он проснулся в 8. Напрягся всем телом, поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами. Потом сел на кровати, закрыл лицо руками и так посидел минут 5. Затем встал и вышел.

Я пошевелилась. К моему удивлению, вроде ничего не было сломано. Видимо спасла куртка на ватнике, которую я так и не успела тогда снять. Покачиваясь из-за головокру-жения я кое как поднялась и вышла из комнаты. Судя по звукам он был на кухне. Я добралась до ванны и взглянула на себя в зеркало - вид был ужасный. Заплывший глаз, кровь в волосах, рассеченная губа, вздувшаяся щека. Я кое-как умылась, переоделась и вышла в коридор.

- Ты куда?

Он подошел близко, а я и не заметила. Стоял прямо за моей спиной. Я медленно повернулась. Он смотрел спокойно, без ненависти. Я смогла выдавить:

- В школу.

Отец сказал спокойно и деловито:

- В школу с таким лицом ты не пойдешь. Одевайся, поедем на дачу.

Надо сказать, что от маминой матери нам остался домик в лесу, недалеко от города. Мы там бывали очень ред-ко: ужасное место - мрачное, никаких удобств и на километр один сосед и тот старый пьяница. Но я даже не подумала возражать. Автоматически что-то собрала в рюкзак. Он меня ждал в коридоре. Взял меня за руку и шагнул из квартиры…

Все те дни, что мы провели в деревне,
я плохо спала. Ныло тело, я не могла согреться. Но главная причина в том, что я боялась. Он меня больше не трогал и почти не разговаривал. Он даже практически не пил - много спал, ходил по лесу, занимался какими-то мелкими делами. Но я знала, что это только отсрочка, чувствовала, что приговор уже вынесен. Он просто ждал. Я не знаю чего: подходящего момента, настроения или когда затянутся мои раны. А заживало на мне как на собаке. Уж не знаю, к добру ли…

В тот день он долго не ложился. Лежа в темноте, я не спала, а все прислушивалась к звукам в доме. Моя интуиция снова вылезла и нашептывала: "Сегодня! Сегодня!". Странно, но я почти не чувствовала страха. Наоборот, мне хотелось, чтобы это поскорее случилось. Меня добивала неизвестность, темнота. Я больше не могла так.

Он зашел в комнату со свечкой. Думаю, излишним будет говорить, кем он показался измученной, сломленной девочке, ожидающей насилия. Он подходил не спеша, размеренно, смакуя каждый шаг. Прямо перед кроватью остановился, поставил свечку на комод, а сам сел рядом и стал гладить меня по голове:

- Ты стала очень красивой, Юленька. Совсем как мама. Ты плохо меня слушалась, совсем от рук отбилась. Тебя надо воспитывать в строгости, чтобы ты не стала какой-нибудь…

Его рука переместилась ниже, сначала на шею, потом на ключицу, потом на грудь. Старая ситцевая сорочка плохо укрывала мои небольшие грудки. Он продолжал говорить:

- Ты должна уважать своего отца. Любить и почитать. Во всем его слушаться, делать все, что он тебе скажет. Ты поняла? - спросил он, одновременно сильно сжав мою грудь. От боли и неожиданности я только ахнула. И он тут же залепил мне пощечину:

- Отвечай, когда спрашиваю!

- Да, - наконец смогла ответить я. А он продолжал гладить, медленно, старательно. Он был уже на животе, но сорочки не снял и гладил сквозь нее. Перебрался на бедро, затем чуть ниже, нащупал низ сорочки и потянул вверх, так же медленно. Я зажмурила глаза, чтобы не видеть выражение его лица. Оно показалось мне страшным. Услышала:

- Подними руки. Я подняла. Он снял сорочку и бросил куда-то в темноту. Он шарил по мне глазами:

- Ты уже совсем большая. Не важно, сколько лет. Надо смотреть на тело. Груди, волосы, пиздёнка… Ты уже совсем большая. Тебе уже можно… Мне уже можно!..

Я слушала его как заворо-женная, пока не почувствовала, что мои ноги в чем-то запутались. Опустила глаза - он стягивал с меня трусики, еще мгновение и они там же, где и сорочка - в темноте, за гранью моего существования. А его руки уже по всему телу - на грудях, на животе, сжимают ягодицу, забираются между ног, к письке… Я знала, что это плохо. Лучше бы бил. Там все понятно, а здесь плохо, страшно. Меня стало тошнить…

 Он взобрался на меня, придавил к кровати. Я перестала что-либо видеть или чувствовать кроме него.
 Везде он, его руки. Он дышал мне в шею. Стал делать движения туда-сюда, что-то упиралось где-то у бедра. Дыхание стало глубже, руки спустились ниже между ног, стали разводить их. Я почувствовала что-то между нашим телами, в районе писи… А потом - давление, что-то влезало мне в пизду. Я обезумела, стала вырываться, хотела кричать - не могла издать ни звука. Наконец, всего лишь какой-то хрип… Его огромная рука опустилась, закрыла мне половину лица:

- Заткнись! - шёпот прямо у уха. Давление пониже живота всё сильнее. Он стал входить. В пизду. В мою пиздёнку!.. А потом - боль, боль, боль! Он двигался туда-сюда, туда-сюда, только уже не на мне, а во мне. Ебал… Долго, долго, это было так долго, я уже не могла, я закрыла глаза…

Пришла в себя от того, что замерзла. Открыла глаза - было уже утро.

Весь день прошел как обычно, хотя нет - лучше обычного. Он не трогал меня, не ругал. А если и смотрел на меня, то в глазах появлялась совсем уж непривычная ласка. Ужин он разогрел сам, а когда я закончила мыть посуду, отец подошел и, поглаживая меня по голо-ве, сказал:

- Иди ложись, я скоро.

Вот так. Я конечно не тешила себя надеждой, что та ночь не повторится, но сердце все равно бешено заколотилось и опять подступила тошнота.

Он пришел очень скоро. Сразу же направился ко мне.
Стал целовать, щупать тело. Подтолкнул меня к кровати. Я легла и стала смотреть как он снимает одежду. Сначала рубашку - обнажилась мощная грудь, все поросшая курчавыми волосами. Они были жесткими и колючими наощупь - я уже это знала. Волосы сужались к низу. Отец расстегнул штаны и я в первый раз увидела голым мужчину в полной готовности. Глаза мои испуганно расши-рились - его член был огромным, не удивительно, что вчера мне было так больно. Отец хмыкнул:

- Что, нравлюсь?

- Да, - сказала я, хотя была уверена в обратном. Но я уже поняла: надо быть уважительной и исполнительной, может быть тогда будет не так больно.

Тем временем он приблизился ко мне, вскарабкался на постель. Спустил с меня трусики и потрогал писю.

- Что ж ты такая сухая? - недовольно сказал он. Я все сжалась, ожидая удара. Но он лишь плюнул на руку и смазал мне между ног. - Вот так. - приговаривал он, лаская мою маленькую пиздёнку.

Как только с этим было покончено, он лег и одним движением вставил мне свой член. Я ждала боли, и она пришла, но не такая нестерпимая, как вчера. Я дико обрадовалась и, видимо, улыбнулась, потому что услышала:

- Ах ты маленькая сука! Да тебе же нравится, когда тебя ебут! Знал бы, засадил бы тебе раньше. Сколько времени зря потеряли! Эх!..

 Моя улыбка угасла. Он, видимо, ждал ответа. Я хотела сказать правду, что мне больно, противно, страшно. А улыбаюсь я потому, что на грани истерики. Но вместо этого я произнесла:

- Да, папочка, ты прав, - можно было и раньше!..

Он стал двигаться. Вскоре я почувствовала как его отросток приятно ходит во мне, а затем что-то струей полилось туда, прямо внутрь - он кончил. Он поцеловал меня взасос, сгреб в охапку и повернувшись на бок уснул.

Мы провели с ним в деревне почти 2 недели. Он говорил, что это для того, чтобы зажили синяки. Но я чувствовала, ему нравится здесь - я всегда рядом, никого нет, можно делать все, что хочется. Конечно, трахать собственную одиннадцатилетнюю дочь в полузаброшенном доме посреди леса сподручней, чем в городе. Хотя я уже поняла, что смена места пребывания меня не спасет.

В эти 2 недели я открыла для себя секс. Хотя это, конечно, чересчур громко сказано. То, что в половом плане отец
делал мне, всегда происходило почти одинаково, монотонно и уж конечно без всяких ласк с его стороны. Боль я испытывала практически постоянно, так как не имела ещё женского опыта и никогда не была готова, то есть достаточно возбуждена. Но его это не заботило, он не стремился доставить мне удовольствие, для него имела значение только его собственная похоть. Я была для него как домработница и секс-игрушка в одном лице. Ничего не скажешь - хорошо устроился…

Кого-то может заинтересовать, сопротивлялась ли я. А вы
представьте себя на моём месте: маленькой, хрупкой одиннадцатилетней девочкой с только что сломанной целкой и громилу с руками, как лопата, являющегося при этом ее единственным родителем, кормильцем и защитником, короче говоря всем в её мирке. Что я могла?.. Я чувствовала, что это плохо и стыдно, но бороться - у меня даже мысли такой не возникало! Он был моим отцом, моим хозяином. И если ему хотелось делать со мной именно это, разве я могла ему перечить?..